Глаза человека, познавшего Бога

Глаза человека, узревшего Бога,
Несут безмятежность небесных чертогов,
Умиротворение, спокойствие, силу,
Простую уверенность в красоте мира.
В них есть глубина — ощутимая бездна,
Парение без оболочки телесной,
В которой душа тонет, стонет и плачет,
Желает, чтоб всё получилось иначе,
Без срока до сорока хочет воскреснуть,
Очнуться от морока, вплыть в неизвестность –
Прозрачную неисчерпаемость света,
Признание в любви, бескорыстность ответа:
На вечный вопрос о движениях сферы
Звучит отстраненность от мира и вера
В Единство и гибкость законов искусства
Творения земного из места, где пусто,
Невидимо, без ощущения размерность
Тепла, но всегда всеобъемлюща верность
Живому и жизни в своей доброй сути –
Гармонии сложной, услышанных шрути
вселенной — путь ясен, во снах бесконечен,
Земной мир прекрасен в любви, быстротечен
Однако, и это пугает, приводит ко грани
Слепых истязаний. Возводят из слов изваяния
Поэты, в словах звукосмыслы заложены,
Где-то находят по компасу нужные звёзды,
Разбужены грёзы. Весенние грозы
Смывают тяжелые камни рассудка
В оврагах раскола души словно в шутку…

Глаза человека, монаха с Афона,
До квинты повысили три целых тона.
Пока пел поэт, трепетало видЕние
Ангелов — эха в другом измерении.

Мне сердце сладкой грустью наполняет дождь

Мне сердце сладкой грустью наполняет дождь, осенней пасмурностью притеняя цвет обилия красок величавой пышности карет, в которых восседает свита и её царица-вождь. Взирая томно из-под приоткрытых век, перстом велит остановиться и показывает мне на окончательно промокший пьяный век, горящий празднично на жертвенном огне сумбурной музыки текущей льющейся воды, переполняющей сознание прохожих, их потухших лиц, которые в себя зарыться норовят — ослепшие кроты, спрятаться в норы, навязать судьбу на пару спиц кудесницы который год подряд усердно вяжущей, прядущей, ткущей полотно: на белом саване зеленый вышивается наряд, а из наряда красно-золотым становится руно. И разноцветное шитье развесив напоказ, деревья лихо шелестят, трепещут и дрожат, в порывах буйных ветерка входят в экстаз и листьями метут: танцует листопад и украшает землю в миллионный раз.

Меня окружают звуки

Меня окружают звуки:

   шорохи, стоны, стуки

      тянут свои руки

         и не дают уснуть.

Я покрываюсь потом,

   пытаюсь взять верхнюю ноту

      сворачиваюсь в зиготу

         и отгоняю жуть.

Мёртвые ль это духи

   говорят шепотом: Други,

     здесь привидения и буки

       ходят кругами и ждут,

когда же случится начало,

   тот день Ивана Купалы,

     чтоб в песнях печаль рыдала,

       где костры у реки жгут.

Прочь, – я кричу, звери,

   закройте мои двери,

     не надо скандалов, истерик,

         я циником здесь слыву.

По полу тащатся боты…

   Всё, надоели, уроды!

     Надевай сапоги-скороходы.

       Покидаю эту дыру.

Болезни нашего времени

Болезни нашего времени:

безвольно висит ниже стремени

нога. Мы без роду и племени,

хотя всего одного семени.

Среди могил бродим. Ищем погостами,

кого возлюбить. Мы хотим быть рослыми

статными великороссами,

ах, если б не взгляды раскосые!

Мы между востоком и западом

растянуты, поём как кружат вороны,

и смотрим, куда бы драпать нам –

бежим на все четыре стороны.

Пойти ли земель за тридевять,

поплыть ли рекой, гордой Лыбедью,

и песни петь нам обрыдело

в сухую, давай, подноси бадью.

Стоим в поле – спелы подсолнухи,

идеи находим в любой трухе,

а в голове поют песни олухи,

слова смыслы ищут в пустой шелухе.

Отчего так повелось, почему так есть,

что встаёт в горле комом кость, наша песнь?

И откуда взялась тоска, бог не весть,

надо вынуть из туеска слог, сказку сплесть.

Надо выйти нам на порог, пряжу спрясть,

на косыночке узелком растянулась вязь.

Мановением ловких рук отвести напасть,

и прощения попросить, на колени пасть.

И вериги сложить, подати и оброк,

Русский мир втолкнуть в тесный свой мирок.

Между этими злыми вопросами

мы живем с бородами и косами

смотрим в небо глазами тверёзыми,

плачем дружно мы соком берёзовым,

молим бога, окропив ноги росами:

Избави нас, Боже, от лыса, коса, рыжа и кривоноса.

Разговор

Взглянув на свой автопортрет,

    тебе не хочется, внезапно вздрогнув от боли,

       произнести: О, Боже, праведен твой гнев,

           скажи, ну чем еще ты недоволен!?

Прости за слабости и глупость оправдательных «увы»

       столь свойственные мне как человеку,

За скупость в радости и неразборчивость в любви,

       витиеватости стихов, приверженность к вину, дурным потехам.

Прости за серпантин познания – медлительность дороги,

       который удлиняет путь наверх и упрощает жизнь.

Прости за неуместный стыд и мрак, и глупые тревоги,

       которые мешают наслаждаться светом, затеняют высь,

Сужают кругозор и затемняют солнце,

   простор скрывают и туманят взор. Я счастлив днем,

       и это, несмотря на муки подсознания остается,

          внутри меня надеждой теплится,

             что не напрасно вверх идем.

Себя увещеваю, что возможно научится верить

    безоговорочно в Тебя и в этом полюбить себя,

Смотреть на мир извне, не будучи закованным в пещере

    платоновской иллюзии ума,

       как в мимолетный миг безвременья.

Прости и научи как жить, не прозябая в страхе,

    в душе держать тепло и свет нести, не думая о роке,

О злой судьбе как испытаниях на пути к финальной плахе,

    где отсекают истязания навсегда, смиренно замирают вздохи.

Как нам вписать себя легко на тело бытия

    необычайной скорописью, мимолетной трелью,

       чтобы легко жилось, дышалось и забылось эго «Я»

          как толика от большей сущности,

             чтобы это стало целью?

Когда сознание твоё безмолвствует и ты духом пал, –

    мне отвечает тихий голос шелестом листвы-шумом прибоя, –

Послушай ветер, завывание его средь голых равнодушных скал,

   и ближних возлюби, как дар и крест, подаренных судьбою.