Дождем освобожден

Давно стучит в окно настырный дождь –
киноконченаэкранедрожь.
Мираж телеокна пишет страницу,
а шум дождя и тишина плетут бессонницу.

Ответ мне шлет рассвет из дальних стран –
рябит морской волной телеэкран.
И пусть тревожит грусть дождем окно.
С пути собьюсь, назад вернусь в своё кино.

Искру выбьет из рук немой герой.
В миру зальёт дыру, заткнет горой
стая комет, что сотни лет летят сквозь Млечный путь
туда, где свет приносит посвящение в Суть.

Стою на краю вершины мира
облака затягивают в бездну небесного света,
оплакивают золотую осень –
тот, кто свою ношу сбросил
дождем освобожден…

Письмо к А.

Может не будем воду лить
на мельницу фортуны, и излишне горячиться –
яйцо взаимоотношений распрями итак расколото.
Спросим себя, куда пойдем лечиться, к индийцам-йогам
или к психотерапевтам и психолухам?
Нам уповать на действенность святой водицы,
языческие заклинания Сварога
или поверить в предсказания карт Таро –
возничий, колесница,
и (пр)освященную полезность творога?
Где смысл жизни нам искать, в себе
или с протянутой рукой на паперти?
Искать ответ в других, как крошки собирать
из под тонкотканной скатерти.
Куда летит беспечная повозка мироздания?
Ты знаешь жизнь лучше меня – мытьем да катаньем
дотащимся или вернее добежим до предпоследней станции.
Тут не до реверансов,
а обмен претензиями ну ни чем не лучше мастурбации.
Особенность есть странная у слов и предложений –
мыслискажение
бесед бессмысленно осмысленных,
нагромождение спасательных буйков,
чтоб забаррикадировать пути для отступления,
и только суть как нить вплетается меж букв в слога стихов.
Как точно заприметил Чехов, непременно
мы с прошлым непрерывной цепочкой событий связаны,
несем в себе код пращуров, меняем страны
и шёпот Бога еле различаем через гвалт техно–осанны,
индустриальный грохот сатаны.
Не удивительно, что мы потеряны во времени,
в переизбытке знаков оцифрованных картинок
постпостпостмодерна, его дребедени.
Да мир наш – белый шум, а мы – сонм приведений
течём по вене космоса из поколения слепцов,
из культа преклонения через ошибки юности,
обманы новых измерений в рай прапрапраотцов.
Мы – люди, значит склонны словоблудить,
так что давай и этот грех искупим – обнимемся,
коснуться наши руки шёлка души,
и нас закружат звуки безмолвия,
заставят созерцать, как правнуки
охотно объясняют азбуки уроки
про предначертанность судьбы
под звёздами в ночной тиши.

нояб. 2017

Послевкусие (Сильвия Плат)

Их вынуждает притягательность беды
ходить вокруг и пристально смотреть
на этот дом (дотла сожженный) так,
как если б в нём жили они,
или вдруг как-нибудь скандальчик
смог бы просочится
из задымленного шкафа на белый свет.
Ни ужас смерти, ни чудовищность увечий
не утолят охоту их до жаренных историй,
слетающихся грифами на кровь тяжких трагедий.
Медея-мать (её халат зелёный)
со свойственной любой домохозяйке
бережностью собирает
среди руин своей квартиры
обугленную обувь и промокшую обивку.
Без криков на дыбе и погребального кострища
толпа досадует — попялится на слёзы,
да и разбредётся.

Aftermath by Sylvia Plath

Compelled by calamity’s magnet
They loiter and stare as if the house
Burnt-out were theirs, or as if they thought
Some scandal might any minute
ooze
From a smoke-choked closet into light;
No deaths, no prodigious injuries
Glut these hunters after an old meat,
Blood-spoor of the austere tragedies.
Mother Medea in a green smock
Moves humbly as any housewife through
Her ruined apartments, taking stock
Of charred shoes, the sodden upholstery:
Cheated of the pyre and the rack,
The crowd sucks her last tear and turns away.

После несчастья (Сильвия Плат)

Завороженные присутствием беды
замешкаются ротозеи и глазеют,
как если бы дотла сгоревший дом
принадлежал им,
как если б они ждали, что вот-вот
исподнее вдруг нет и просочится
из задымленной неизвестности шкафа на свет
(как на эшафот).
Не насыщает смерть, чудовищность увечий
всех их, охочих до сожженных ран
в потеках крови бытовых трагедий…
Неловкие движения домохозяйки –
в зеленой робе бродит по своей квартире
детоубийца-мать Медея и в руинах
сгребает в кучу жалкие останки –
обугленную обувь и промокшую обивку.
Обманута – нет шоу погребальных фейерверков –
толпа слизнёт все её слёзы до последней,
и рассосется.

Aftermath by Sylvia Plath

Compelled by calamity’s magnet
They loiter and stare as if the house
Burnt-out were theirs, or as if they thought
Some scandal might any minute
ooze
From a smoke-choked closet into light;
No deaths, no prodigious injuries
Glut these hunters after an old meat,
Blood-spoor of the austere tragedies.
Mother Medea in a green smock
Moves humbly as any housewife through
Her ruined apartments, taking stock
Of charred shoes, the sodden upholstery:
Cheated of the pyre and the rack,
The crowd sucks her last tear and turns away.

На пепелище

Где безответная любовь душу сожгла – там пепелище,
и ветер свищет над обугленной землей
и волки иступлено рыщут,
но не найдут добычи там,
где донага степь вылизал огонь,
лишь одинокий почерневший храм
уныло возвышается над голою равниной.
Опустошение
и скорбный безнадежный вид
погибшей выжженной степи…
И только колокол над храмом,
медленно качаясь, низким тембром
заупокойный реквием гудит
и успокаивает боль, а там внутри
перед иконой Богородицы
незыблемо свеча горит, в лампадке
теплится надежда и утверждающий
глас ангела-хранителя беду замаливает:

Среди безмерных мук, стенаний и обид
не оставайся, не ищи в печали
обломков старой радости, погибшее есть тлен,
не поклоняйся праху, счастлив будь
освобождением как предки завещали
и жизнь проснется,
обязательно,
целительным дождем
омоет душу вечность, а затем
её всевездесущая воскреснет сила,
и молодая поросль пробьется сквозь золу
в весенний пар, и тенью загуляют облака
над пёстрой обновленной степью,
а солнце станет ласковым – забудется пожар.
Знай, пепелище – это возрождения преддверие.

(ред. 2017)

Если ты поэт, то…

М(и)ша М(а)ше сказал, если ты поэт, то…
… то это прежде всего ничего не значит,
первым делом нужно хреначить,
тянуть борозду жеребцом, кобылицей,
сивым мерином, дохлой клячей,
как не крути, всё равно сыграешь в ящик
рано или поздно, а как иначе?
Ну а что, играть в фанты?
Какие-то ещё есть методы и варианты?
Надеть ботфорты, манишку, жабо,
анжабеман, плюмажи, аксельбанты,
на худой конец, просто мешок
для пущего антуража как в Простокваши-
но, что дальше, Карл, чёрт возьми, дальше что?
Поэт — это состояние внутри, а жабо?
А рле кино? Колом би на, Лел ио…
то, что внутри — всегда красиво,
значит что, опять право меньшинство?
Спасите себя спорным способом за спасибо?
Забей на внешние раздражители,
смотри свысока небожителем
бомжиком-божком?
А нетужилкам welcome, фак ю олл дот ком?
Ну и что делать тогда с потрохами?
Не надо крыть ..ями , я сам хам…
… с тем что внутри горит, пламенеет…
… ты что Айболит? Шутник, нет речь не о гонорее.
Я про голос, звучащий струной из-за шеи,
перетянутой жилой, сваей в груди, кровью на акварели
от рождественской трели-реквиема до похоронной кадрили.
Когда-то давно шутили: «Жили бы с тобой как голуби,
ежели бы не Мария…»
так что, на хандру забили или
спорным способом за здорово живешь?
То, что внутри — всегда красиво…
Ложь?

….
нояб. 2017

Твой простой совет

Кто-то смыл, потекла вода трубами вниз,
В самом деле не вверх же ей вдруг потечь…
Пересядем с тобой с чердака на карниз
Или можем на теплую крышу прилечь?
Будем песни протяжные петь навзрыд,
Много песен, и в каждой грустинка есть.
Доступ вниз без границ всякому открыт,
Упасть просто, но трудно на жердь присесть,
Прыгнуть сложно, а чтобы потом взлететь
Надо крыльями воздух до пены взбить
И вбивать слова сваями в ребра и клеть,
Пустоту своим духом сполна напоить.
Давай сядем плечом к плечу на карниз,
Давай станем опять читать стихи,
И не будем смотреть вниз на ушлых крыс,
Пусть шныряют в ошмётках смешной шелухи.
Дом напротив – в квартирах погашен свет,
Окна бельмами стёкол на нас зрят,
Мне запомнился твой простой совет,
Всё что делаешь, делай всегда, любя.

март 2008

Рассуждения о неординарном

Поэтическое сообщество —
представители той еще
прослойки населения ну ваще
любителей высоко творчества
пригласили в гости, допустим, её
или его (в общем какая разница)
один трясет гривой, другой дразнится,
подшофе на улице Кой-кого,
в койке с Шанель Коко,
вам горькую, или Горького?
Нате. Ату его! Или её…
Долго слушали глазами
хлопали клевали ушами, носами кивали,
странные птицы эти стервятники
«…слышал, что творит? Нет ты видел?»
«…ты меня поучи, поучи как жить,
как писать число Пи»
«…как пить дать, к черту слепую заносчивость.»
«…признавайтесь как есть, на духу,
что за рифмой хвостом
собака носится?»
«кстати на зов или на “на, лови кость”?»
«хотите уху или лучше ухи?»
«собака в смысле зарыта где? Опять лопухи?»
«…хи-хи, и зачем перенос строки?»
Так что коршун на теплую кровь лети,
пока жертва жива, пока нерв не убит,
звенит жила, пока не зажила
рана, пока смерть рот не зашила, стра(ш)нно,
рано уходить, порассуждать пространно,
о чувствах разодранных,
еще не везде насрано.
«давай, не крути хвостом, говори прямо,
что думал(а), когда писала хуё-моё?
это что, японский, мля? Аум сенрикё?»
«что за секта такая слэмов поэтри слёты.
хватай слов, схавай сё, ховайся..
что нет больше заботы,
чем нутро своё
выворачивать на юру?»
«Давай поиграем в такую игру —
приближение к формату DinA1 точка ру»
с помощью божьей через сансару
«у меня сатурация от многих негаций.»
послушаем Юру (чего не ляпнешь сдуру)
«господа, где стагнация, твердая фракций выпадает
в осадок, но фрактура фактурная литературного фрака…»
хрен редьки не слаще, фак его, этого фрайера наха
«гадко, друзья, мерзко жить от сознания,
что не мне боженька шепчет,
(смотрите на свечи, расправьте плечи),
но тиннитус мне свистит.»
уши заняты как сомы у столба самим
созерцанием ци. Дай погреться талантом,
«четверостишия оставь на потом»,
чую гения жопой, бабочек ем животом.
«…много перца насыпала, надо скорее съесть»
«…долго мучился Дарвин полипами»
«…а остальное очень круто, можете сесть, спасибо вам»
«вам еще подучиться бы,
но это так мысли в слух, хлам поэтри»
ох, хорошо поперчили, посыпали
дали просраться нам
«окровавленный веник зари» крепко вставили
провернули,
хрен с ними с поэта печалями,
а нетужилкам welcome
в общем давайте чай пить,
«очень здорово, что мы вас повстречали
(на прощание пасквиль)
на жизненном нашем пути,
убегаю, прошу простить…»
Ладно, пока…
освежевали тушу стиха
посыпались крошки, шерсть, кишки:
силлабические строфы, ямбы, анапесты
правду-матку рубим, акценты хлестки
«это что за блёстки, видеоряд, берёзки?»
«вы зачем Есенина мучаете?»
«в остальном хорошо, только солоно
и очень накручено,
и пожалуйста, помедленнее,
а то знаете, эта скоропалительность,
это вечное молодо-зелено…»
«и вот это не особо звучит…»
хер-ли нам?

А чего мы пришли? Поиграть в снобов?
нет вроде, совсем не затем, а Жень?
попить пива, пожрать сдобы?
нет же, есть нерв же,
там сквозь строки
что-то журчит,
что-то звучит очень мощное
срочное к изложению
да, погодите вы, сволочи,
харэ на слова дрочить!
Вот ведь совершенно точно,
есть дар (хоть и это слово задрочено)
«…опыт приходит с пОтом упражнений
глагольных спряжений»
«кстати, Галича знаете? Сан Саныча? А Ленина?»
«прости Господи,
сейчас раскатаем ком»
не сизифов труд прикинуться другом,
нет, конечно, не прямиком,
обиняками сказать, боком, бочком,
что она поцелована Богом.
или он (в общем это не важно),
когда шел суд присяжных,
было душно и думалось о другом:
ты распят на кресте своих стансов –
превращение из Грегора Замзы
в жука, а толпа мужиков жирным пальцем
норовит раздавить, и кажись нет шансов…
убежать или остаться?
и молчать под защитой своих стихов…

нояб. 2017

Пламень языка

Промозглых вечеров извечная тоска
в случайности заката совершит стихийный самосуд,
между распятием раскаяния души и плетью языка
лежит пропасть сознания — его вплетения душу спасут.
Бессмысленные возлияния заполнят пустоту
звуками бульканья, повышен градус от(ст)упления в крови,
и миропонимание ума заменит красоту
невыразимой ласки соучастием в великом погружение. внутри
лона любви огонь трепещет обреченный наготой
на жар — его дождем, вином и тишиной не погасить,
лишь только сном в согласии-смирении с самим собой
возможно облегчение испытать,
во тьме луч света обрести и пламя приручить.
Унылых вечеров постылая тоска
тревожит сердце скоротечной болью одиночества пути,
и ожидание пророчества зудит
в груди кипит котел слияния вселенных
пламень языка.

В веренице беззвучно пустых, пёстрых дней

В веренице беззвучно пустых, пёстрых дней
я как храбрый Эней, ловелас, доброхот
разрываясь на части, иду как в бреду,
опираясь на голос, который зовёт…
Этот голос вплетен в цепочку бытия,
вот ведь быт-каналья, жизнь — Синбад-мореход,
забираюсь наверх и пикирую вниз,
в неизвестность, что день волглый нам принесет.
Ничего? Значит вдрызг! Развлечения? Смог
бы добавить себя в росчерк быстрый пера
демиурга, в исток первозданной судьбы,
в пламень, в голую стынь. Агнец божий, аминь,
устремляюсь вперед…