Мне холодно, читатель, мне темно…
Б. Рыжий
В безутешности рыданий души,
в неимоверной её безгрешности
есть два пути выхода из тупика
неосмысленной круговерти —
это поиск гармонии
и хождение по мукам кромешности.
В беспросветной тьме
поиска чёрной кошки там, где её нет,
легко схватить за полхвоста
первый попавшийся предмет
и принять его за оттиск ответа
(ведь во тьме любое движение — просвет),
а за ним страх конца света.
Мы на ощупь рвём раны,заливаем глаза,
натыкаемся на стены заблуждений и рьяно
идём на надрыв, чтобы затем вены вскрыв,
объяснить себе (или это шипит вода
из под крана?)
что во всём виноват Вселенский взрыв,
рвущий нас на клочки,
из которых потом соберутся волчки
закрутившихся галактик — в водовороте асфиксии
перед глазами круги, и конечно, это круги ада.
В зияющей пустоте своего «ци»
между предельной наполненностью
и опустошенностью сути
гранитной плитой лежит
камень преткновения камерности
сознания. Колебания маятника
от полнейшего понимания
и принятия своей судьбы
до смятения кромешной мглы –
как игла жути струна на лютне
оборвется высоким «си»,
отпоёт звуком, в котором исчезают люди.
Пульсацией вены биение сердце обусловлено,
тянутся нитями внутри субстанции волны —
колыхание груди, а вот и мы исполненные
желанием перейти в потустороннее.
И куда не ткнешь — сплошная боль, да, Оль?
Надрываем жилы, аж мутит, крик безумия — сорваны связки,
но в кромешности нет развязки,
в темноте любой опорой может казаться ноль,
временное подспорье — алкоголь,
побег без оглядки в феномен себяизложения —
игры в прятки через стихосложение,
уравновешивание отпечатков души в рифмах,
словах-опечатках, чистоплюйства перчатки
снимем и говорим только то, в чём видится соль.
Искажение лица не есть символ боли,
крик — это не символ печали,
плач — это не символ страдания,
мы всё это проходили и когда-то изучали.
Жизнь — многослойна и одними свечами
погребальными её описание не увенчаешь.
Это тяга к загробной дали, надрыв полотна-завесы,
отсекающей театр повседневности
от закулисья потусторонних бесов.
А мы зрители и ждём новостей,
побольше подноготных подробностей
и куда уж без них, без скабрезностей,
побольше исступленной словесности,
нигилизм в портупее, а что в конце?
«Сказка о золотом яйце»
Как? – огорошены зрители,
пока мелодраму смотрели
(или мелодрама смотрела нас?),
жизнь-яйцо разбили, похитили?
Аплодисменты, трясется иконостас от смеха
и тут же афиша «Спешите, спешите!
Аттракцион гадких терзаний глупого человека!»
Мы же любим мертвецов оживить,
погреть руки на костре чужой любви,
поплясать на мучениях прошлого века?
Чего уж греха таить.
Хочется спросить себя, тебя, его, глупого человека,
не надоело воду в ступе месить?
Жить в кромешной мгле.
Наугад правду пить.
Появление на свет произошло из промежности,
но процесс появления нельзя повторить.
Повторить можно боль с лихвой,
на пупок надавить, разорвать рану, соль
сыпать и голосить,
но блуждание в темноте искаженных смыслов
не приносит ответ в целых числах,
впрочем числами тоже не будешь сыт.
Ты в кино: в безутешных рыданиях души
посмотри на часы,
на часах циферблатом лежит вся жизнь,
раздели на двенадцать, стрелка заворожит,
сон-асфикция, перед глазами круги,
существуй и живи, жми на точку Пи…
И в кромешной тьме напряжения вольты
как разряд пронзят с темечка до пят,
дрожь дугой как с подругой
высокомерно на ты
говори-
т
Alexander Daniff -Александр Даниф 